Поезд в Освенцим

...На занятии нашего школьного хора наступила пауза. Старый оперный певец, руководивший нами, тихо произнес:

— А теперь поговорим о следующей песне.

Его седая супруга встала из-за фортепиано и строго стояла всё то время, пока он говорил.

Родилась я почти сразу после войны, и можете представить, как давно это было — наш школьный хор. Но помню, странно севшим голосом старый артист сказал, что война — это не только поля сражений. Это еще и концлагеря, концентрационные лагеря, такие как Бухенвальд, Освенцим, Треблинка, Майданек... Он говорил, сколь нечеловеческой была жизнь в этих холодных дощатых бараках, сколь непосильна работа, на которую людей выгоняли, как скот. И каждый день люди падали от голода и изнеможения тут же, в грязь. Их пристреливали, чтоб не возиться. Ведь каждый такой лагерь был построен по одной схеме: выжать из человека всё, что только можно, затем «хозяйственно» сжечь тело (кожа да кости...) в печи, в крематории, а пепел... Нет, пепел не выбрасывали, а использовали как очень ценное удобрение, развозили по полям. Врачи (разве можно их назвать врачами?) проделывали над заключенными иезуитские опыты. Многие такие отчеты остались, и они фигурировали на Нюрнбергском процессе, где судили главарей Третьего рейха. Детей помещали в особые бараки — у детей брали кровь. Свежая, молодая кровь очень нужна была для солдат и офицеров вермахта. Здесь я остановлюсь, потому что нет таких слов, чтобы описать весь этот ад, о котором говорил нам руководитель хора.

Так мы стали учить песню, начинающую словами:

	Люди мира, на минуту встаньте!
    Слушайте, слушайте, — 
    Гудит со всех сторон.
    Это раздается в Бухенвальде
    Колокольный звон,
    Колокольный звон.
   

Песня уже звучала по радио. И почему-то, хотя еще почти не было книг о лагерях смерти и только-только появились первые телевизоры, мы, послевоенные дети, знали, что такое фашистский концлагерь. Мы благоговейно слушали старого оперного певца, ведь и говорил он стоя, и жена его, концертмейстер, встала, стояли и мы, школьники, опустив головы).

И еще одно воспоминание. Мы, несколько студентов факультета журналистики МГУ, — в Польше, на производственно-ознакомительной практике. Приехали в Краков, уезжаем на праздник прессы в Закопане. У нас осталась пара часов. Ребята побежали по магазинам (это же 60-е годы были, и заграница все-таки). А я уже устала ходить. Договорились, что подожду всех на вокзале (откуда уходил наш автобус в Закопане).

Сижу в стерильно чистом старинном вокзальном здании из красного кирпича, на скамье. Невольно стала читать расписание поездов, висевшее напротив. Шептала про себя польские названия... И вдруг... Освенцим... (По-польски это звучит примерно так: Ащьвеньчим.)

Оказывается, туда можно просто съездить! Купил билет, сел в поезд и приехал... в ад. Конечно, я понимала, что Освенцим — городок, в нем люди живут, а там, где был лагерь, теперь — музей, мемориал. Война давно закончилась и нет там никаких замученных людей. Но всё же, всё же...

Поезд в Освенцим. Когда-то эти поезда для «пассажиров» шли только в одном направлении. Дороги назад не было.

У меня всегда слезы в глазах, когда смотрю или хотя бы вспоминаю фильм Марлена Хуциева по сценарию Григория Бакланова «Был месяц май». Там, в первые дни после Великой Победы, к советским солдатам, разместившимся в добротной немецкой усадьбе, приходит исхудавший человек. Это поляк. Он был в лагере. Его жену и ребенка за плату отдали немцам — хозяевам той самой усадьбы. Жена батрачила, ухаживала за свиньями. Ребенок был еще грудной. «И сын муй. Когда сын уродзил и закричал, жена заслонила ему уста. Так. — Он зажал себе рот рукой. И когда худая рука его закрыла половину его худого лица, глаза сделались больше, в них было страдание. — Чтобы ниц не слухал! Але сховать можна тылько мертваго. Тылько мертваго... раз она кормила его грудью млеким... До обора вшед нимець. Ниц не жекл? Ниц не говори!..»

Поляк продолжал. «Серые сухие губы его, словно занемевшие от холода, шевелились медленно. В ранних сумерках свет окна стеклянно блестел в его остановившихся глазах, взгляд их был обращен внутрь.

— Теперь я вижу, як он посмотрел. Он, господаж, давал ей есць, цоб могла працовать, а хлопчик брал её сил... Одтого она ховала хлопчика, як шла в поле. Муви цо услыхала йего кжик. Але мыслю, тот кжик она всякий час мала в сердце. Она бегла с поля и слухала, як хлопчик наш дзецко кжичало. Она чувла, она бросилась туда. И когда распихала свиней, увидела нашего хлопчика. От того часу видзала только то. А когда зовсим разум ее помешался и больше не могла працовац, немец взял ее за руку и одпровадзил в гору до обозу... До лагерю, понимаешь? Там було крематориум. Не ведзала, докуд ее проводзоно... Докуда ее ведут, и то было ее счанстье...

Туда людей загоняли. И жоны, и деци. Деци з забавками... з игрушками... Им говорили — то есть баня. И люди шли. И деци. Там, — он показал вверх на потолок, — тако оконко. Туда пускали газ. Газ... Не ведзала, докуд ее ведут, и то було ее счанстье... Своими руками працовал там. И крематориум... Пепел... пепел спаленных людзи... Поля удобряли попёлем... А они тераз хлеб жрут... И моя Катажина. Така млода. Она тут. И тамтем. В той земле. Везде.

Впервые Николаев увидел мелькнувшую в глазах его искорку безумия. Он был в полном рассудке, но то, что рассказывал он, человеческий разум не вмещал».

Вы поняли? Хозяйские свиньи съели младенчика!

Наши военные тут же схватили автоматы, сели в машину и бросились искать по всем окрестным селениям хозяев усадьбы (так вот почему те с утра куда-то ушли, да так и не появляются!). Они обошли все дома, прочесали всё в каждой усадьбе.

Добропорядочные немецкие хозяева исчезли.

Вы не пропустите этот фильм. Уж каждое 9 мая его показывают по какому-нибудь телеканалу. Режиссер Марлен Хуциев сказал однажды так: «Я всегда отмечаю День Победы один. Слушаю Минуту молчания. Встаю. Выпиваю рюмку водки. И долго плачу».

Всё это я ощущаю почти физически: Освенцим, до которого не доехала… И понимаю, почему те, кто побывал там, за колючей проволокой, и остался жив, не могут вспоминать это. Рассказывают и плачут. Потом замолкают.

Уже 72 год, как кончилась война.

Не забыть бы. И тем, кто сейчас так молод, как мы тогда, в школьном хоре.

***

Когда настоятель нашего храма преподобного Сергия Радонежского протоиерей Сергий Косых прочитал эту мою статью, он сказал: «Господь крепость людем Своим даст; Господь благословит люди Своя миром». Это последний стих 28 псалма Псалтири (Пс. 28:11*).

***

* Напоминаю, что такие сокращения в цитируемых текстах Священного Писания, то есть Библии, указывают на книгу, главу и стих. Например, Пс. 28:11 — это Псалтирь, глава 28, стих 11. По таким ссылкам Вы найдете любое место в книгах Библии.

Татьяна Артемьева,
прихожанка храма преподобного
Сергия Радонежского

Газета «Политехник» Липецкого государственного технического университета. — 2017. — № 4. — С. 8-9.